Я прибыл в зону анархо-синдикалистом. Но со временем взгляды мои поменялись. Я восстановил православную веру, которая жила во мне с детских лет, но потом как-то затерялась. А тут я стал снова считать себя православным, причем, можно сказать, фундаменталистом. Потому что если уж я принимаю идею, то принимаю ее полностью, на сто процентов. Я стал монархистом и до сих пор им остаюсь. Еще я сторонник русского христианского национализма, о котором писал Иван Александрович Ильин, замечательный русский философ. Нельзя забывать, что наш национализм может быть только христианским, православным — за веру, царя и Отечество. Вот в мыслях обо всем этом я и провел семь лет.

Довольно ярким событием стала лагерная встреча с Игорем Огурцовым, который возглавлял Всероссийский социал-христианский союз освобождения народа — ВСХСОН. Он и его соратники прибыли в зону незадолго до моего освобождения. Огурцов сформулировал социал-христианскую идею. Он говорил: мы отвергаем коммунизм, но отвергаем и капитализм как он есть и провозглашаем свой, третий путь, персоналистский, со ссылками на Бердяева и на философию личности. Нам нужна христианизация экономики, политики и культуры. Его идеи быстро распространились в зоне. И происходило это в тот мрачный период, когда Хрущев вел остервенелую борьбу с религией вообще и с православием в частности, каждый год закрывал по тысяче православных храмов, превращая их в склады и мастерские, и обещал показать нам по телевизору последнего попа.

Я освободился в октябре 1968-го. Год провел в Калинине (Твери). Потом перебрался во Владимирскую область. Сначала работал грузчиком на хлопчатобумажном комбинате, потом в Александрове работал пожарным. И эта работа, где я получал жалкие шестьдесят пять рублей, была очень важна. Потому что сутки я дежурил и трое отдыхал. Вернувшись с работы, я садился на электричку и ехал в Москву.

В то время среди московской оппозиционной интеллигенции появилось стремление к публичному выражению своих взглядов, но с опорой на Конституцию, где прописаны и свобода слова, и свобода печати, и еще много разных свобод. Так возникла идея 5 декабря, в День Конституции, проводить митинги у памятника Пушкину. И в этом же 1968 году начала выходить «Хроника текущих событий».

Я тоже решил, что свои правильные идеи нужно как-то распространять, и стал издавать журнал «Вече». Мы продержались три года, с 1971-го по 1973-й. В год выходило три номера — толстые такие кирпичи. Мы писали о православии и православной церкви; одним из самых важных авторов был священник Дмитрий Дудко. Потом, когда его арестовали и держали под следствием, он сделал всем известное заявление[5], но я не хочу его комментировать. Во время нашего сотрудничества он дарил мне только радость; он был настоящий русский священник с патриотическими взглядами.

Были и другие авторы, священник Георгий Петухов, например, или иеромонах Варсонофий (Хайбулин). Разные люди с нами сотрудничали, сидевшие и не сидевшие. Михаил Кудрявцев, историк градостроительства, написал нам прекрасную статью о разрушении памятников архитектуры в Москве. Мы писали не только о православии, но и о культуре, о философии. Хомяков, Киреевский, Достоевский, Катков, Победоносцев, Леонтьев — взгляды этих авторов мы освещали и старались распространять. Это и была наша цель. Конечно, попутно я все равно занимался правозащитной деятельностью, потому что имя мое стало известно и многие обращались за помощью. Но журнал был культурологический и придраться к чему-либо было трудно. Хотя им все равно удавалось.

Однажды я поместил в номер большую статью Антонова о славянофилах Хомякове и Киреевском. Казалось бы, девятнадцатый век, но у Михаила Антонова есть такое высказывание: «Октябрьская революция была большим благом для России. Несмотря на свои эксцессы, она спасла Россию от буржуазного маразма». Мне эта фраза самому не очень понравилась, но я был против цензуры. Тем более Антонов сидел в это время в психушке, мне его друзья эту статью передали. Я не решился эту фразу вычеркнуть. Именно ее мне потом и инкриминировали. Потому что эксцессов у Октябрьской революции быть не может, в ней сплошное благо и счастье. В обвинительном заключении так и было написано: «Осипов, пропагандируя якобы патриотические позиции, на самом деле в прямой и косвенной форме выступает против советской власти, искажая советскую действительность».

Тут нужно уточнить, что чуть раньше я закрыл журнал «Вече» из-за конфликтов в редакции. Это был март 1974 года. И как только я его закрыл, сразу возбудили уголовное дело. А три года, которые выходил журнал, меня вообще не трогали, никуда не вызывали и не допрашивали. Я издавал его абсолютно открыто, на каждом номере были напечатаны моя фамилия и адрес. Если кто-то с чем-то не согласен — приходите, поговорим, обсудим.

В Твери жил в то время такой писатель Петр Петрович Дудочкин, который тоже печатался у нас в «Вече». У него была своя машинистка, и он ей платил за перепечатку дополнительных экземпляров журнала, чтобы распространять его. В какой-то момент к нему пришли с обыском, мне об этом сообщили по цепочке (писем я тогда не получал, прокуратура всю мою почту арестовывала), и я понял, что дело серьезное.

Тем не менее где-то в конце лета 1974 года я начал издавать журнал «Земля». Это было то же самое «Вече», но под другим названием. В первом номере я собрал публичные беседы отца Дмитрия Дудко о православии и нравственности. И вдруг через какое-то время один знакомый диссидент присылает мне приглашение от «Эмнисти интернэшнл» с предложением выехать вместе с семьей в Германию.

А нужно сказать, что в тот период КГБ довольно активно начал выталкивать особенно упертых диссидентов через Израиль за границу. Те, кто состряпал это приглашение, понимали, что патриот в Израиль не поедет, а на Германию, может, и согласится. Но я конечно же никуда не собирался. Я хотел спорить, я хотел суда. Пусть докажут, что я антисоветчик. И когда стало понятно, что никуда я не поеду, они меня и арестовали. Между первым и вторым сроком прошло шесть лет.

Я получил свои новые восемь лет обычного режима. Хотя повторно дают, как правило, особый. А это уже не лагерь, а лагерная тюрьма, плохое питание, отсутствие посылок и так далее. Я уверен, что лично Андропов подписывал мне этот срок. За меня заступились тогда многие представители патриотической интеллигенции. Все ведь видели, что никаким свержением советской власти я не занимаюсь. Сахаров тоже выступил в мою защиту. Он сказал: «Его взгляды расходятся с моими, он считает себя христианским почвенником и имеет право выражать свое мнение. Я возмущен его арестом и протестую». Александр Солженицын высказался на мой счет. А мое последнее слово на суде было такое: «Моя христианская и патриотическая деятельность по изданию машинописного журнала „Вече“, а позднее „Земля“ была необходимой и важной с точки зрения развития русского национального самосознания и русской идеи. Ни по одному пункту предъявленного мне обвинения виновным себя не считаю». Две фразы — восемь лет. Следователь мне так и сказал: «Вы себя сами посадили». Они считали, что я должен был покаяться, признать свою вину. Они хотели меня высмеять и опозорить. Но не получилось.